«Все, что происходит в государстве, — это наше отражение»: Александр Цыпкин в интервью ЛенТВ24 — о российском кино, новой этике и любви к родине
— Я ваши афиши
посмотрел — график у вас, можно сказать, зверский. Высасывает,
наверное?
— Это не зверский график. Зверский график был до ковида — сто выступлений в год в тринадцати странах. Ничего не высасывает — это ж не в шахте работать. Наоборот, выйду на сцену, 300-400 человек зальют в меня любовь.
— Вы же и с кино
связаны. Насколько российское кино в упадке?
— Российское кино вообще
не в упадке, с чего вы взяли? Российское кино в достаточно хорошем состоянии. Есть
плохие фильмы, есть хорошие фильмы. Но я не думаю, что процент хороших фильмов
у нас ниже, чем процент хороших фильмов в Америке. Более того, я могу сказать,
что мы находимся в уникальной ситуации с экономической точки зрения. В кино за
одну и ту же стоимость продаются продукты, себестоимость которых отличается в
десятки раз. Приходя в кинотеатр, вы выбираете между американским фильмом,
который снят за 100 миллионов долларов, и нашим фильмом, который снят за 5 или
за 10. При этом для вас и тот, и другой фильм обойдется в 200-300 рублей.
Такого нет нигде больше в экономике, только в кинобизнесе. И при этом наше кино
умудряется конкурировать даже на площадке блокбастеров.
Дело в том, что наши
люди читают как мантру, что наше кино в плохом состоянии. К сожалению, на это
еще влияют тролль-обзоры — того же BadComedian. Он их
прекрасно делает, и они очень часто имеют логическое обоснование. Но он
разбирает фильмы, которые, по его мнению, не удались. И я с ним часто бываю
согласен. Но он не делает положительных обзоров, он не берет хороший фильм и не
говорит — вот, получилось! И, соответственно, людям кажется, что все наше кино
такое. Это не так. Есть целый пласт авторского кино, кино не для всех или
артхаусное — их можно посмотреть на фестивалях.
— Есть, конечно. «Серебряные
коньки», «Холоп», «Притяжение». Или серил «Спутник», если мы говорим про научную
фантастику. А уж про сериалы обычные — «Топи», «Обычная женщина», «Домашний
арест». Сериальная продукция точно конкурирует, поэтому не надо так говорить
про наше кино.
— Вы в Москву
переехали. Почему?
— Там энергия, деньги,
новые возможности, новые люди. Я в целом в своей жизни все время что-то меняю,
мне становится тесно в одном круге. Потому могу из Москвы переехать в Лондон,
Лос-Анджелес, если с работой сложится и моя семья поддержит.
— То есть у вас нет
тяги к березкам?
— Никакой.
— А родина
там, где хорошо?
— Родина там, где ты родился. Но необязательно жить на родине. Можно попробовать себя в разных странах, а потом в старости вернуться на родину. Или не вернуться, но всегда относиться к ней с любовью, не осуждать и по возможности что-то для нее делать.
— Если говорить о благотворительности, например, фонд Константина Хабенского — это нормально, что деньги приходится собирать знаменитым людям? Говорят же, государство должно детям помогать.
— Вообще много что должно быть в мире иначе. Но это наше государство, мы за него отвечаем. Это же мы его построили, правильно? Его же не марсиане построили. Государство в том виде, в котором оно есть, построили мы. Это мы такие. Все, что происходит в государстве, — это наше отражение. Можно было жаловаться в 70-е, что большевики государство построили, они все сделали, так все и стоит. Когда все рухнуло, начиная с 90-х — только наша ответственность, какое наше государство. Другого пока не предвидится. Если мы такое построили, то мы должны заботиться о тех, кто в этом государстве оказался обездоленным. Более того, во всем мире есть фонды, занимающиеся благотворительностью. Во всем мире государство не успевает, по разным причинам не может закрыть все проблемы, и их закрывает общество. Но я не осуждаю тех, кто говорит — я не готов, потому что есть государство. Если человек платит налоги — вообще прекрасно.
— Раз мы начали говорить о государстве — манифест Богомолова вы читали?
— Да, читал. Прекрасно написан. Многие вещи мне близки в этом манифесте, с некоторыми бы я не согласился. Но в целом здорово, что у нас такие манифесты появляются и вызывают дискуссию.
— Вы работали с европейцами напрямую, то есть вам ли не знать, насколько там все плохо или хорошо?
Была французская революция, вызванная ужасающим положением людей — жили плохо и бедно. Во время революции много кому отрубили головы и вообще был террор. Плохо, что был террор? Конечно же, плохо. Но в итоге пришли к лучшему обществу. Можно ли было обойтись без революции? Надеюсь, да. Сейчас пробуем обойтись без революции. Точнее — они пробуют. Мы-то что волнуемся — у нас таких проблем пока нет. У нас гораздо более серьезные.
— Все доходит до нас с опозданием. Придет?
— Да, придет, конечно. Есть люди, которые агрессивно воспринимают любые нетолерантные или какие-либо другие высказывания, но пока — это не наша проблема. У нас пока гомофобия гораздо большая проблема, чем отсутствие толерантности. У нас харрасмент и семейное насилие большая проблема, чем избыточный феминизм. Поэтому нам в России пока не надо переживать. Пока у нас такой уровень умышленных убийств и самоубийств, который Европе и не снился. Нам можно успокоиться и не дергаться, что теперь в Америке «Оскар» вручают тем фильмам, где заняты люди с другим цветом кожи. Не надо за них волноваться.
— У вас есть самоцензура? Допустим, мысль появилась — дай-ка я напишу, а потом — нет, не буду писать.
— Вкусовая есть, конечно. Идеологическая — нет. К счастью, ничего не боюсь.
— Политическая? Новая этика, опять же?
— Нет, ничего такого. Пишу все, что думаю. За редчайшим исключением. И не потому что я боюсь, а потому что моя радикально сказанная фраза может быть неправильно истолкована и приведет кого-то к поступкам не совсем правильным. Я подумаю несколько раз. Когда ты публичный человек — ты отвечаешь за каждое сказанное слово.
— В Питер часто приезжаете?
— По работе.
— Не удручает вас его состояние?
— Смотря с чем сравнивать. Могло быть лучше. И денег здесь меньше, и иногда чувствуешь какое-то торможение времени. Хотя недавно говорил с Евгением Водолазкиным, и он меня убедил, что здесь есть возможность сконцентрироваться, отвлечься от потребительско-бытовых вещей, что-то сотворить великолепное.
— Как вы думаете, волна вашей популярности когда-то схлынет?
— Да, все должно когда-то схлынуть. Я не боюсь этого, потому что я в сорок лет этим занялся в качестве фана и сейчас занимаюсь в качестве фана. Закончится — другим буду заниматься в качестве фана. Более того, если я найду другое занятие, более интересное, значительное или денежное, чем это, то я вообще могу паузу взять. Я не привязан к этому. Мне нравится выходить на сцену, мне это интересно, но популярность в некоем количественном исчислении меня не сильно волнует.
— Деньги — это мерило успеха?
— Это наличие уверенности в завтрашнем дне. Когда у тебя семья, особенно, когда семья состоит не только из жены, которая сама достаточно успешный человек. И все равно я бы хотел иметь возможность, чтобы она могла себе выбрать путь и не работать, если захочет. Есть родители, они не молодеют. Для меня это достаточно важный аспект. Плюс — с помощью денег ты можешь делать какие-то вещи, которые раньше не мог. Я, естественно, не про потребление, а какие-то проекты реализовать — культурные, интересные, которые тебе близки. Я бы ушел в продюсирование тех вещей, которые мне интересны и не связаны с моими текстами.
— Вы же пиаром занимались. И сейчас занимаетесь?
— Да. Я вообще по профессии пиарщик, и хороший пиарщик. Какой писатель — вопрос. Какой чтец своих рассказов — уже неплохой. Сценарист — очень средний, если со мной не работает хороший режиссер. А пиарщик я прям хороший.
— А правда, что пиарщики миром правят?
— Конечно. Мы же создаем иллюзии, а весь мир вокруг вас — это некая информационная иллюзия, потому что у вас нет доказательства обратного. Вы не знаете, как работает этот телефон на самом деле. Для вас это коробка, которая фантастически работает. Соответственно, покупая тот или иной товар, вы ведетесь на пиар. Поэтому, безусловно, пиарщики правят миром. Плохо это или хорошо —другой вопрос. Особенно сегодня, когда появились социальные сети и ты можешь создавать любые картинки в головах людей.
— А может быть такое, что хороший пиарщик Александр Цыпкин продвинул плохого писателя Александра Цыпкина?
— Нет. Объясню: потому что Константин Хабенский, Данила Козловский или Ингеборга Дапкунайте не стали бы читать плохие тексты. Это была бы для них большая репутационная потеря. Константин Юрьевич Хабенский получил травму и не мог играть в спектакле «Контрабас», а зрители пришли в театр. И он сказал: «Слушайте, я сегодня не смогу играть, я вам почитаю Сашины рассказы». И никто не ушел, его так же хорошо принимали. То есть тексты достаточно хорошие, чтобы их приняли даже те, кто не шел на эти тексты. Не стали бы зрители в таком большом количестве ходить на мои чтения. Год бы это продержалось, а потом зачем человеку приходить еще раз? А у меня они постоянные. Не покупали бы книжки. Но все-таки полмиллиона тираж — это много.
— Не скажу, что меня очень зацепило. И меня удивляло — а почему это нравится?
— Это нельзя каким-то образом объяснить однозначно. Потому что есть люди, которым нравятся мои драматические произведения, есть те, кому нравятся комедийные. Но в целом они все достаточно просто написаны, их легко читать. И они очень улучшают настроение — это самое главное. Ты выходишь после спектакля, а у тебя настроение лучше, чем было, когда ты пришел. Я помню, когда Кирилл Вышинский сидел в тюрьме в Киеве, он потом приехал и сказал мне: «Слушай, твоя книжка со мной путешествовала по камерам, и потом ее попросили оставить». Вот это лучшая рекомендация.